Содержание

Предисловие переводчика

Авраам Рехтман

«Еврейская этнография и фольклор» /Воспоминания об этнографической экспедиции под руководством Ш.Ан-ского

Синагога рэба Либера Великого в Бердичеве

Закончив молитву, р. Либер быстрым шагом направился к графу, поклонился и сказал: «Брат мой! Что ты перед этим хотел спросить у меня? Сейчас я готов ответить на твои вопросы.» Граф с изумлением разглядывал р. Либера: «Так почему же ты не подошёл, когда я звал тебя?» - «Как же мог я подойти к тебе, милостивый государь, если стоял перед Господином всех господ и исповедовался в грехах?! Мог ли я прервать исповедь?» - «Почему ты называешь меня своим братом после таких страданий, которые я тебе доставил?» - «Я зову тебя братом потому, что все люди - Божьи дети. Господь - отец всех нас, а дети одного отца - братья!» - «И ты совсем не злишься на меня за побои?!» - «Нет! Не ты меня бил. Я, наверняка, согрешил, и Всевышний покарал меня. Ты был лишь его курьером. Злиться на тебя я не злюсь, но жалость питаю.» - «Жалость! - удивился граф. - Жалость! Почему?» - «Потому что Бог избрал тебя своим курьером, чтобы ты избил человека и принёс ему страдания.» Графа поразил ответ. Он понял, что имеет дело с Божьим человеком. На него напал страх. Он попросил прощения у р. Либера за причинённые страдания и спросил его, чем может искупить свою вину. Ответил ему р. Либер: «Если ты сожалеешь о содеянном и всей душой желаешь покаяться, обещай мне только одно - никогда и ни на кого не поднимать руку. Ни на кого!» - «Ну, а крестьян своих бить мне тоже нельзя? Они ведь невольники!» - «Нет, даже на крестьян своих нельзя подымать руку! Они тоже Божьи дети и такие же, как ты,  слуги Господни, а не слу́ги слуги́!»

Граф смиренно опустил голову и сказал: «Раввин, обещаю отныне и впредь держать в узде свой гнев. Обещаю никогда и ни на кого не поднимать руку! А за причинённые тебе страдания я на том месте, где ты молился под деревом, я построю большую красивую синагогу. В ней ты без всяких помех сможешь молиться своему еврейскому богу.»
Граф сдержал слово и построил на том самом месте большую каменную синагогу. По сей день носит она имя р. Либера Великого в память о чуде, произошедшем здесь с ним.
В то время, когда эту синагогу строили, она находилась за пределами города. Но Бердичев рос, и в 1913 г., когда мы побывали здесь, она оказалась в самом центре города.
* Отцом р. Либера Великого был р. Авраам Ашкенази, магид¹ из Кракова. Мать была внучкой цадика Иехиля-Михеля, погибшего вместе со своей матерью мученической смертью в Немирове 20-го сивана 5408 г. (1648). В 5430 г. (1670), когда поляки изгнали евреев из Кракова, р.Авраам Ашкенази поселился в Бердичеве, который в то время был ещё небольшим селением, и стал здесь магидом. После его кончины в 5451 г. (1671)² титул магида перешёл к р.Либеру.
** В 1913 г., когда экспедиция находилась в Бердичеве, эта миква ещё существовала.                    

Усыпальница рэба Леви Ицхака Бердичевского и могила рэба Мойше Яхнес

-        Нет, Леви Ицхак, - ответил р. Мойше. - Для меня достаточно будет лежать у твоих ног!"

Лишь тогда стало ясно, почему Пиковский ребе велел похоронить р. Мойше Яхнеса рядом с могилой отца.
Рассказывают также, что во время погребения р. Леви Ицхака Бердичевского, когда процессия достигла свежевырытой могилы, р. Мойше Яхнес подошёл к погребальным носилкам, склонился над усопшим и прошептал ему на ухо: „Шива шавуот тиспар лах"¹. И ровно через семь недель р. Мойше скончался.                                                                                  

Шалэшудес и мелавэ-малка у брацлавский хасидов.

Как было сказано, все чуждались их,  да и они, в свою очередь, избегали чужих. Чужому было очень трудно, почти невозможно попасть на их вечеринку. Брацлавцы просто не пускали его. Как нам позже объяснили, они так поступали во избежание неприятностей со стороны чужаков, которые приходили якобы на молитву, а затем провоцировали хозяев. Доходило даже до кровавых потасовок.

Благодаря терпению и выдержке нам, прибывшим издалека евреям, с большим трудом всё же удалось завоевать их доверие. Очень скоро они даже принимали нас за своих. Мы молились в их клойзе, в субботу совершали восхождение к Торе и вместе с ними ели субботние трапезы.        Шалэшудес¹ они справляли сообща у себя в клойзе. Каждый приносил с собой немного снеди и небрежно ложил на стол. Некоторые приходили вместе с жёнами (у них, кстати, был отдельный вход в женское отделение).  Когда все были в сборе, началась минха, а вскоре после неё - застолье. Обряд шалэшудэс выполняли во всём великолепии, с музыкой и песнями. Сначала пели религиозные песни «Бней гейхала»² и «Эль мистатэр»³, произносили «Та хази»⁴, а затем переходили к собственно «нигуним» - напевам без слов, брацлавскому наследию.
Между напевами произносили изречения из Торы, рассказывали истории, притчи, пересказывали «хидэш»⁵, афоризм или просто поговорку, и всё от р. Нахмана - источника мудрости. После этого повторяли напевы. Пели с большим чувством, в пылу воодушевления вставали и вместе пускались в пляс („Да хвалят имя Его с ликами"⁶). Во время пляски все пели и повторяли десятки раз слова из «Зогар»⁷: „Тора дана с напевом, Шехина - с напевом, евреи уйдут из Изгнания с напевом".

Кстати, р. Гилель объяснил нам также с помощью притчи, как его прадед истолковывал библейский стих „Буду петь Господу во всю жизнь мою"¹, который имеет отношение к музыке и пению.

«В мире, - говорил р. Нахман, - есть один святой еврейский напев, который воплощает собой весь Израиль. В душе каждого индивидуума, каждого еврея в отдельности есть малая частица этого общего напева, всего лишь искорка. Цадик собирает все рассеянные искорки и поёт полный напев мира. Когда он поёт его целиком и сосредоточенно, то пробуждает каждую частичку в отдельности и заставляет их всех петь. Они поют всем сердцем, а он радует все души. И если душа человека услышит ту часть напева, которая имеет отношение к его корням, весь человек возвысится, освятится и ощутит себя частью великого напева всего Израиля. А вот толкование и смысл библейского стиха „Буду петь ...": я буду петь вместе со своей собственной частицей, собственной искоркой в душе, которая имеет отношение только ко мне».
«Есть три вида напевов, - говорил когда-то р. Нахман. - Напев, который поют во время молитвы; напев, который заставляет петь, и напев, который создаёт молящегося.»
Во время мелавэ-малка собравшиеся пели чудесные брацлавские напевы. Один напев прекраснее другого. Рэб Гилель всё время поддерживал пение игрой на скрипке. Рассказывали истории о р. Нахмане Брацлавском, о гонениях, которые он испытал, о его большом раздоре - сначала с Дедом Шпольским¹, а затем с Савранским цадиком - а также о его путешествии в Эрец-Исраэль.      Рэб Гилель рассказывал, что после возвращения из путешествия в Эрец-Исраэль (в 1799 г.) р. Нахман обратился к приближённым ему хасидам с такими словами: «Деточки, я привёз Вам гостинец из Эрец-Исраэль! А называется он - раздор!» А после того, как усилились гонения, р. Нахман им снова сказал: «Нет, деточки, не так вы меня поняли! Я имел в виду, что мне на еврейской призьбе сидеть не дадут.»
Вот так с музыкой и пением, беседами о Торе брацлавские хасиды уютно проводили время в доме р.Гилеля, пока хозяйка не подала знак из кухни. Мы все помылись, уселись за накрытый стол и получили большое удовольствие от горячего красного бурякового борща.     Во время трапезы пели «песни исхода субботы, произносили особенный текст «Аткину» в честь Давида, царя Израиля: «Приготовьте трапезу Веры - святого Царя: это трапеза царя Давида ...» и заканчивали пляской.
Когда мы разошлись, пели уже третьи петухи.
* * *
И вот в доме этого красивого замечательного хасида мы за в течение нескольких недель подряд записали от р. Гилеля и его приближённых сотни острых изречений и чудесных историй, которые на протяжении нескольких поколений передавались из уст в уста только своим, самым близким. Мы записали на фонограф игру на скрипке р. Гилеля и десятки брацлавских напевов и молитв, которые пел он и его приближённые.
Кстати, у р. Гилеля мы купили ценные вещи для Еврейского этнографического музея, в том числе: рукопись р. Натана - ученика р. Нахмана; хрустальную люстру, которая, согласно семейному преданию, висела в покоях р. Нахмана Брацлавского;

белую шёлковую жупицу¹ с выбитыми на парче узорами в виде белых цветков; широкий белый пояс из шёлка; каменный ханукальный светильник.

* р. Нахман Брацлавский (начало месяца Ниссан 5532 г. - 1772 - 18-го Тишрей 5571 г. - 1810) был правнуком р. Исроэля Баал Шем Това (мать р. Нахмана, Фейга, приходилась дочерью Одл, отцом которой был Бешт). В 1798 г. р. Нахман совершил путешествие в Эрец-Исраэль и провёл около года в Тверии. В 1800 г. он поселился в Брацлаве, а в 1810 г., после пожара, перебрался в Умань, где скончался в возрасте 38 лет и там же был погребён. Хасиды приезжали из самых удалённых мест на Рош-а-Шонэ² к своему ребе в Умань. Для них он оставался живым, и другого ребе вместо него не принимали.   ** р. Нахман Брацлавский бывало говорил: «Почему танцуют хасиды? Потому что во время танца поднимаются над земным, над материальным миром, и если даже только на одну пядь, это тоже к добру.»   *** Стоит рассказать, что, увидев танцующих брацлавских хасидов, Ан-ский был в таком восторге, что телеграфировал режиссёру Московского художественного театра Станиславскому, который в то время готовил постановку мистической драмы Ан-ского «Дибук». В телеграмме он просил Станиславского послать в Бердичев своего балетмейстера, чтобы тот увидел, как танцуют хасиды. И действительно, через несколько дней из Москвы приехал балетмейстер Станиславского. В одну из суббот он побывал вместе с нами у брацлавских хасидов и видел их танцы во время шалэшудэс.   **** В Талмуде рассказывается, что в молитве царя Давида Богу „Скажи мне, Господи, кончину мою и число дней моих, какое оно?" (Тегилим 39:5) ему было раскрыто, что он умрёт в субботу. Поэтому царь Давид на исходе субботы хвалил Господа и радовался, что проживёт ещё неделю.