Содержание


Убийство евреев в Бердичеве 1

[ 1 ]

В Бердичеве до войны жило 30 тысяч евреев при общем количестве жителей около 60 тысяч. Хотя в юго-западных областях, черте бывшей еврейской оседлости, в большом количестве местечек и городов число евреев составляло 50 и больше процентов к общему населению, Бердичев почему-то считался наиболее еврейским городом на Украине. Мнение это существовало долгие годы, и еще до революции антисемиты и черносотенцы называли Бердичев «еврейской столицей». Немецкие фашисты, изучавшие перед массовым убийством евреев вопрос о расселении евреев на Украине, всегда специально отмечали Бердичев.
Еврейское население жило дружно с русским, украинским и польским населением города и окрестных сел. За все время существования города в нем не было никаких национальных эксцессов, как при царизме, так и во время гетманской и петлюровской власти. Объясняется это тем, что черносотенцы и петлюровцы не смогли найти внутри города и в окрестных селах поддержки в организации погромов, черносотенная и погромная агитация не встретила сочувствия.
Еврейское население работало на заводах: крупнейшем в Советском Союзе кожевенном заводе им. Ильича, машиностроительном заводе «Прогресс», бердичевском сахарном заводе, в десятках и сотнях кожевенных, портняжных, сапожных, шапочных, металлообрабатывающих, картонажных фабрик и мастерских. Еще до революции бердичевские мастера мягких туфель «чувяков» пользовались большой славой, их продукция шла в Ташкент, Самарканд и другие города Средней Азии. Так же широко известны были мастера модельной обуви и специалисты по производству цветной бумаги. Тысячи бердичевских евреев работали каменщиками, печниками, плотниками, ювелирами, часовщиками, оптиками, пекарями, пирожниками, парикмахерами, носильщиками, трубочистами, извозчиками, носильщиками на вокзале, стекольщиками, монтерами, слесарями, водопроводчиками, грузчиками и т. д.
В городе имелась большая еврейская интеллигенция: десятки опытных, старых врачей - терапевтов, хирургов, специалистов по детским болезням, акушеров, дантистов, - бактериологи, химики, провизоры, инженеры, техники, бухгалтеры, преподаватели многочисленных техникумов, средних школ, учительницы иностранных языков, учителя и учительницы музыки, педагогички, работавшие в детских яслях, садах, на детских площадках.
Приход немцев в Бердичев был внезапен: к городу прорвались немецкие танковые войска, и только треть еврейского населения успела эвакуироваться. Немцы вошли в город в понедельник 7 июля, в 7 часов вечера. Солдаты кричали с машин: «Иуд капут!», махали руками и смеялись, они знали, что в городе осталось почти все еврейское население.
Трудно воспроизвести душевное состояние двадцати тысяч людей, внезапно объявленных вне закона, лишенных каких бы то ни было человеческих прав; даже страшные законы, установленные немцами по отношению к жителям оккупированных областей, казались евреям недостижимым благом. На еврейское население была наложена контрибуция: военный комендант потребовал представить в течение 3 дней 15 пар хромовых сапог, 6 персидских ковров и сто тысяч рублей. Судя по незначительности этой контрибуции, она явилась актом личного грабительства со стороны военного коменданта. При встрече с немцем еврей должен был снимать шапку. Не выполнявших это требование подвергали избиению, заставляли ползать на животе по тротуару, собирать руками мусор с мостовой, старикам резали бороды.
Столяр Герш Гитерман, бежавший на шестой день оккупации из Бердичева и сумевший перебраться через линию фронта, рассказывает о первых преступлениях немцев по отношению к евреям.
Немецкие солдаты выгнали из квартир группу жителей Большой Житомирской, Малой Житомирской, Штейновской улиц; все эти улицы прилегают к Житомирскому шоссе, на котором расположен кожевенный завод. Людей привели в дубильный цех завода и заставили прыгать в огромные ямы, полные едкого дубильного экстракта; сопротивлявшихся пристреливали, и тела их также кидали в ямы. Немцы, участвовавшие в этой экзекуции, считали ее шуточкой: они дубили еврейскую «шкуру».
Такая же «шуточная» экзекуция была проделана в Старом городе - часть Бердичева, расположенная между Житомирским шоссе и рекой Гнилопять. Немцы приказали старикам одеться в талес и тфилин, устроить в старой синагоге богослужение: «молить бога простить грехи, совершенные против немцев». Дверь синагоги заперли и здание подожгли. Третью «шуточную» экзекуцию немцы произвели возле мельницы. Они схватили несколько десятков женщин, приказали им раздеться и объявили несчастным, что переплывшим на тот берег будет дарована жизнь. Река возле мельницы, запруженная каменной плотиной - «греблей», - очень широка. Большинство женщин утонули, не достигнув берега. Тех, кто переплыл на западный берег, заставили тотчас же плыть обратно. Немцы развлекались, наблюдая, как утопавшие, теряя силы, идут ко дну, до тех пор, пока не утонули все женщины до единой.
Примером такой же немецкой «шутки» может служить история гибели старика Арона Мизора, по профессии резника, жившего на Белопольской улице.
Немецкий офицер, ограбив квартиру Мизора, приказал солдатам унести отобранные им вещи, сам же с двумя солдатами остался развлечься. Он нашел большой нож резника и узнал о профессии Мизора.
- Я хочу посмотреть твою работу, - сказал он и велел солдатам привести трех маленьких детей соседки. - Режь их, - сказал офицер. Мизор думал, что офицер шутит. Но тот ударил старика кулаком по лицу и снова приказал: - Режь!
Жена и невестка стали молить и плакать, тогда офицер сказал:
- Тебе придется зарезать не только детей, но и этих двух женщин. Нож выпал из руки старика, и Мизор упал без сознания на пол. Офицер поднял нож и ударил им старика по лицу. Невестка Мизора Лия Басихес выбежала на улицу, моля встречных спасти старика.
Когда люди вошли в квартиру Мизора, то увидели мертвые тела его и его старухи-жены в луже крови. Офицер сам показал, как надо действовать ножом.
Все эти преступления делались как бы самотеком. Это были бесчинства офицеров и солдат, предателей-полицейских, творимые по их собственной инициативе, в сознании своей полной безнаказанности. Время общей государственной акции против бердичевлян приближалось, но еще не наступило.
Население видело, что издевательства и убийства в первые дни происходили не по приказу, и пыталось обращаться с жалобами, просить помощи против самочинных расправ палачей-добровольцев, грабителей, насильников.
Сознание тысяч людей не могло объять простой и страшной истины, что сама власть, государство стимулирует, одобряет все эти «самочинные» расправы, что евреи поставлены вне закона, что пытки, насилия, убийства, поджоги - все это естественно в применении к евреям, что иначе и не может быть, что иначе и не должно быть. Эта нечеловеческая истина не укладывалась в сознании людей. Они бежали в городское управление, к военному коменданту, заявляли, что в дома к ним врываются громилы, издеваются, убивают, жгут. Представители власти с бранью и насмешками прогоняли жалобщиков, говоря, что все это совершенно их не касается.
Ужас навис над городом. Ужас вошел в каждый дом, он стоял над кроватями спящих, он вставал с солнцем, он ходил ночью по улицам. Тысячи старушечьих и детских сердец замирали, когда в ночи слышался грохот солдатских сапог, громкая немецкая речь. Ужасны были облачные темные ночи и ночи полной луны, ужасным было столь ясное раннее утро, и светлый полдень, и мирный вечер в родном городе.
Так продолжалось 50 дней.
26 августа немецкие власти начали подготовку общей акции. По городу были расклеены объявления, предлагавшие всем евреям переселиться в гетто, организуемое в районе Яток - городского базара. Переселявшимся запрещалось брать с собой мебель. Ятки - это самый бедный район города вдоль немощеных, с вечными, непросыхающими лужами улиц. Стоят там ветхие хибарки, одноэтажные домики, старые, из осыпающегося кирпича постройки, во дворах растет бурьян, валяется мусор, кучи хлама, навоза.
Три дня продолжалось переселение. Люди, нагруженные узлами, чемоданчиками, медленно двигались с Белопольской, Махновской, Училищной, Греческой, Пушкинской, с Большой и Малой Юридики, с Семеновской, Данилевской улиц. Подростки и дети поддерживали дряхлых стариков и больных. Парализованных, безногих несли на одеялах и носилках.
Встречный поток двигался из Загребельного района города, находящегося по ту сторону реки Гнилопяти.
Людей поселяли по 5 - 6 семей в комнату. В маленьких хибарках сгрудилось по многу десятков людей с грудными детьми, лежачими больными, слепыми. Клетушки-комнаты были завалены домашними вещами, перинами, подушками, посудой.
Были объявлены законы вновь организованного гетто. Людям запрещалось, под страхом сурового наказания, выходить из пределов гетто. Покупать продукты на базаре можно было лишь после шести часов вечера, т. е. тогда, когда базар пустел и никаких продуктов на базаре уже не было.
Никто из переселенных в гетто не предполагал, однако, что это переселение является лишь первым шагом к заранее продуманному и разработанному во всех деталях убийству всех двадцати тысяч евреев, оставшихся в Бердичеве.
Бердичевский житель Николай Васильевич Немоловский, посещавший в гетто семью своего друга-инженера Нужного, работавшего до войны на заводе «Прогресс», рассказывает, что жена Нужного много плакала и волновалась по поводу того, что сын ее, десятилетний Гаррик, не сможет продолжать с осени занятия в русской школе.
Протоиерей бердичевского собора отец Николай и старик-священник Гурии все время поддерживали связь с врачами Цурваргом, Барабиным, женщиной-врачом Бланк и другими представителями еврейской интеллигенции. Они пытались выдать им христианские метрические свидетельства либо крестить их. Немецкие центральные власти, находившиеся в Житомире, объявили архиерею, что малейшая попытка со стороны священников спасать евреев будет караться самыми суровыми наказаниями, вплоть до смертной казни.
Бердичевские старики-врачи, как рассказывают священники, жили все время надеждами на возвращение Красной Армии. Одно время их утешала версия, якобы слышанная кем-то по радио, что немецкому правительству передана нота с требованием прекратить бесчинства в отношении евреев.
Но в это время пленные, пригнанные немцами с Лысой горы, начали копать пять глубоких рвов на поле, вблизи аэродрома; там, где кончается Бродская улица и начинается мощеная дорога, ведущая в деревню Романовку.
4 сентября, спустя неделю после организации гетто, немцы и предатели-полицейские предложили отправиться на сельскохозяйственные работы полутора тысячам молодых людей. Молодежь собрала узелки продуктов, хлеб и, простившись с родными, отправилась
в путь. В этот же день все полторы тысячи юношей были расстреляны между Лысой горой и деревней Хажино. Палачи умело подготовили казнь, настолько тонко обманули своих жертв, что никто из обреченных до самых последних минут не подозревал готовящегося убийства. Им [так] подробно объяснили, где они будут работать, как их разобьют на группы, когда и где им выдадут лопаты и прочие орудия труда, что ни у кого не возникло [и] тени подозрений. Им даже намекнули на то, что по окончании работ каждому будет разрешено взять немного картошки для стариков, оставшихся в гетто.
И те, кто остались в гетто, так и не узнали в недолгие оставшиеся им дни жизни судьбу, постигшую молодых людей.
- Где ваш сын? - спрашивали у того или другого старика.
- Пошел копать картошку, - был общий ответ стариков.
Бесспорно, что этот расстрел молодежи был первым звеном в цепи заранее продуманных мероприятий по убийству бердичевских евреев. Эта казнь изъяла из гетто почти всех способных к сопротивлению молодых людей. В Ятках остались главным образом старики, старухи, женщины, школьники, школьницы, младенцы. Процент оставшихся мужчин резко снизился, остались лишь мужчины, удрученные заботой о беспомощных детях и стариках.
Этим немцы обеспечили себе полную безнаказанность при проведении общей массовой казни.
Подготовка к акции закончилась. Ямы в конце Бродской улицы выкопаны. Немецкий комендант познакомил председателя городского управления Редера - обрусевшего немца и военнопленного первой мировой войны - [и] начальника полиции предателя Королюка с планом операции. Эти лица - Редер и Королюк - принимали активное участие в организации и осуществлении казни. Четырнадцатого сентября в Вордичов прибыли части эсэсовского полка, была мобилизована городская полиция. В ночь с 14 на 15-е весь район гетто был оцеплен войсками. В четыре часа утра, по сигналу, эсэсовцы и полицейские начали врываться в квартиры, подымать людей, выгонять их на базарную площадь. По тому, как вели себя эсэсовцы, люди поняли, что наступил последний день жизни. Многих из тех, кто не мог идти, дряхлых стариков и калек, палачи убивали тут же, в домах. Страшные вопли женщин, плач детей разбудили весь город, на самых отдаленных улицах люди просыпались, со страхом вслушиваясь в стоны тысяч голосов, слившихся в один потрясающий душу звук.
Вскоре базарная площадь заполнилась многими тысячами людей. На небольшом холмике стояли Редер и Королюк, окруженные охраной. К ним партиями подводили людей, и они отбирали из каждой партии 2-3 человек, известных всем, всему городу специалистов.
Отобранных людей отводили в сторону, на ту часть площади, которая прилегала к Большой Житомирской улице. Остальных же, обреченных смерти, строили в колонны и под усиленной охраной эсэсовцев гнали через Старый город к Бродской улице, в сторону аэродрома. Прежде, чем построить людей в колонны, эсэсовцы и полицейские требовали, чтобы обреченные клали на землю драгоценности и документы. Земля в том месте, где стояли Редер и Королюк, стала белой от бумаги - удостоверений, паспортов, справок, профсоюзных билетов.
Отобраны были четыреста человек, среди них старики-врачи: Цурварг, Барабин, Либерман, женщина-врач Бланк, остальные - знаменитые в городе ремесленники и мастера: электро- и радиомонтер Эпельфельд, фотограф Нужный, сапожник Мильмейстер, старик-каменщик Пекелис со своими сыновьями-каменщиками Михелем и Вульфом, известные своим мастерством портные, сапожники, слесари, несколько парикмахеров. Отобранным специалистам разрешили взять с собой семьи. Многие из них не смогли отыскать потерявшихся в огромной толпе жен и детей. По свидетельству очевидцев, здесь происходили потрясающие сцены: люди, стараясь перекричать обезумевшую толпу, выкрикивали имена своих жен и детей, а сотни обреченных матерей протягивали к ним своих сыновей и дочерей, молили признать их своими и этим спасти от смерти.
- Вам все равно, вам не найти в такой толпе своих! - кричали женщины.
Одновременно с пешими колоннами по Бродской улице двигались грузовики: в них везли немощных стариков, малых детей, всех, кто не мог пройти пешком четыре километра, отделяющих Ятки от места казни. Картина этого движения тысячных толп женщин, детей, старух, стариков на казнь была столь ужасна, что и поныне люди, видевшие ее, рассказывая и вспоминая, бледнеют и плачут. Жена священника Гурина, живущая с мужем в доме, мимо которого гнали на казнь, увидев эти тысячи женщин и детей, взывавших о помощи, узнав десятки своих знакомых, помешалась и в течение нескольких месяцев находилась в состоянии душевного помрачения.
Но одновременно находились темные, преступные люди, извлекавшие материальные выгоды из великого несчастья, жадные до наживы, готовые обогатиться за счет жертв немцев. Полицейские, члены их семей, любовницы немецких солдат, прочие темные люди бросились в опустевшие квартиры грабить. На глазах живых мертвецов тащили они платья, подушки, перины: некоторые проходили сквозь оцепление и снимали платки, вязаные шерстяные кофточки с женщин и девушек, ждущих казни.
А в это время голова колонны подошла к аэродрому. Полупьяные эсэсовцы подвели первую партию в сорок человек к краю ямы. Раздались первые автоматные очереди. Нарочно ли так сделали немцы или не сообразив, но место казни было устроено в 50-60 метрах от дороги, по которой проводили обреченных. Колонна шла мимо плахи, тысячи глаз видели, как падают убитые старики и дети; затем людей гнали к аэродромным ангарам, там ожидали они своей очереди и снова, уже для принятия смерти, шли к месту казни. От аэродромных ангаров к ямам вели группами по сорок человек, надо было пройти около трехсот метров по неровному, кочковатому полю. Пока эсэсовцы убивали одну партию, вторая, уже сняв верхнюю одежду, ожидала очереди в нескольких десятках метров от ям, и третью партию выводили в это время из-за ангаров.
Хотя подавляющее большинство убитых в этот день людей были совершенно немощные старики, дети, женщины с младенцами на руках, эсэсовцы, все же боясь их сопротивления, организовали убийство таким образом, что на месте казни всегда было больше палачей с автоматами, чем безоружных жертв.
Весь день длилось это чудовищное избиение невинных и беспомощных, весь день лилась кровь на глинистую желтую землю. Ямы были полны крови, глинистая почва не впитывала ее, кровь выступала за края ям, огромными лужами стояла на земле, текла ручейками, скапливаясь в низменных местах. Раненые, падая в ямы, гибли не от выстрелов эсэсовцев, а просто захлебывались, тонули в крови, наполнившей ямы. Сапоги палачей промокли от крови, жертвы подходили к могиле по крови.
Весь день безумные крики убиваемых стояли в воздухе, крестьяне окрестных хуторов бежали из своих домов, чтобы не слышать воплей, страданий, которых не может выдержать человеческое сердце. Весь день люди, бесконечной колонной проходившие мимо места казни, видели своих матерей, сестер, детей уже стоящими на краю ямы, той ямы, к которой судьба сулила им подойти через час или два. И весь день воздух оглушали слова прощания.
- Прощайте, прощайте, вскоре мы встретимся, - кричали с шоссе.
- Прощайте! - отвечали те, что стояли над ямой. Иногда люди издали узнавали своих близких, и тогда новый страшный вопль оглушал воздух; выкрикивались родные имена, раздавались последние напутствия. Старики громко молились, не теряя веру в бога даже в эти страшные часы, отмеченные властью дьявола. В этот день, 15 сентября 1941 года, на поле вблизи бердичевского аэродрома, на дороге, ведущей от Бродской улицы к деревне Романовке, были убиты двенадцать тысяч человек. Подавляющее большинство убитых - это женщины, девушки, дети, старики и старухи. Все пять ям были полны по края телами, пришлось навалить поверх холмы земли, чтобы прикрыть тела. Земля шевелилась, судорожно дышала. Ночью многие из недобитых выползли из-под могильного холма, свежий воздух проник через разворошенную землю в верхние слои лежавших и придал сил тем, кто лишь был ранен, чье сердце еще продолжало биться, вернул сознание лежавшим в беспамятстве.
Они расползались по полю, инстинктивно стараясь отползти от ям, большинство из них, теряя силы и истекая кровью, умирали тут же на поле, в нескольких десятках саженей от места казни. Крестьяне, ехавшие на рассвете из Романовки в город, увидели ужасную картину: все поле было покрыто телами в белом окровавленном белье.
Немцы и полиция убрали тела, добили тех, кто еще дышал, и вновь закопали их.
Трижды за короткое время земля над могилами раскрывалась, взорванная давлением изнутри, и кровавая жидкость выступала через края ям, разливалась по полю. Трижды сгоняли немцы крестьян, заставляли их наваливать новые могильные холмы над огромными могилами.
Есть сведения о двух детях, стоявших на краю этих раскрытых могил и спасшихся.
Один из них - десятилетний сын инженера Нужного, Гаррик. Отец его, мать и младшая шестилетняя сестра были казнены. Когда Гаррик вместе с матерью и сестренкой подошел к краю ямы, мать, желая спасти сына, закричала:
- Этот мальчик русский, он сын моей соседки, он русский, русский! Стоявшие тут же обреченные поддержали ее.
- Он русский, он русский! - кричали они.
Эсэсовец оттолкнул мальчика от стоявших над ямой. Едва отошел он, как раздались очереди автоматов. До темноты пролежал он в кустах у дороги, а затем пошел в город, на Белопольскую улицу, где прожил свою маленькую жизнь.
Он вошел в квартиру Николая Васильевича Немоловского, товарища отца, и едва увидел знакомые лица, как упал в припадке истерических слез.
Он рассказал, как были убиты его отец, мать, сестра, как мать и незнакомые люди, из которых ни одного уже нет в живых, спасли его. Всю ночь рыдал он, вскакивал с постели, порывался вернуться к месту казни.
Десять дней скрывали его Немоловские. На десятый день Немоловский, узнав, что брат инженера Нужного оставлен в живых среди четырехсот ремесленников и мастеров-специалистов, пошел в фотографию, где работал Нужный, и сообщил, что племянник его жив.
Нужный ночью пришел повидаться с мальчиком. Когда Немоловский описывал пишущему эти строки встречу Нужного, потерявшего всю свою семью, с племянником, он разрыдался и сказал:
- Это нельзя рассказать!
Через несколько дней Нужный пришел за племянником и забрал его к себе. Судьба их обоих трагична - при следующем расстреле были казнены и дядя, и племянник.
Вторым ушедшим от места расстрела был десятилетний Хаим Ройтман. На его глазах были убиты отец, мать и младший братик Боря. Когда немец поднял автомат, Хаим, стоя на краю ямы, сказал ему:
- Смотрите, часики, - и указал блестевшее на земле стеклышко. Немец наклонился, чтобы поднять часы, мальчик бросился бежать. Пули немецкого автомата продырявили ему картузик, но мальчик не был ранен. Он бежал до тех пор, пока не упал без памяти. Его спас, спрятал и усыновил Герасим Прокофьевич Остапчук.
Таким образом, пожалуй, он единственный из приведенных на расстрел 15 сентября 1941 года сохранил жизнь и дожил до прихода Красной Армии.
После этого массового расстрела люди, бежавшие из города в деревню, и жители окрестных местечек, где происходило в это время поголовное избиение еврейского населения, пришли на отведенные евреям улицы. Но новое, тотчас же последовавшее избиение уничтожило всех пришедших жить на эти улицы. Немцы и полицейские при этом проявляли необычайную жестокость, превосходящую все представления человека о жестокости.
Маленьким детям разбивали головы о камни мостовой, женщинам отрезали груди.
Свидетелем этого избиения был пятнадцатилетний Лева Мильмейстер. Он бежал от места расстрела, раненный в ногу немецкой пулей.
В двадцатых числах октября 1941 года начались облавы на тех, кто тайно проживал в запретных для евреев улицах города. В этих облавах участвовали немцы и полицейские, помогали им доносчики-черносотенцы. К третьему ноября в помещение древнего монастыря монашеского ордена босых кармелитов, стоящего над обрывистым берегом реки и окруженного высокой и толстой крепостной стеной, были согнаны 2000 человек. Сюда же были приведены те 400 человек, специалистов со своими семьями, которых Редер и Королюк отобрали во время расстрела 15 сентября 1941 г.
Третьего ноября согнанным в монастырь людям было объявлено, чтобы они сложили на пол, на специально очерченный круг все имеющиеся у них при себе драгоценности и деньги. Немецкий офицер объявил, что утаившие ценности не подвергнутся расстрелу, а будут заживо закопаны в землю.
После этого стали выводить на расстрел партиями по 150 человек. Людей строили парами и грузили на машины. Сперва были выведены мужчины, около 800 человек, затем женщины и дети. Некоторые, заключенные в монастырь после страшных избиений, мучений, голода и жажды, после четырех месяцев немецкого палачества, после потери близких, были настолько душевно убиты, что шли на смерть, как на избавление. Люди становились в смертный черед, не стараясь еще на час или два отсрочить миг смерти. Какой-то человек, пробившись к выходу, кричал:
- Евреи, пустите меня вперед, пять минут, и готово, чего же бояться!
В этот день были расстреляны 2000 человек, среди них доктора Цурварг, Барабин, зубной врач Бланк, доктор Либерман, зубной врач Рубинштейн и славившаяся своей красотой его семнадцатилетняя дочь. Этот расстрел был произведен за городом, в районе совхоза Сакулино.
При этом расстреле снова были отобраны, уже у самых ям, 150 лучших ремесленников-специалистов. Их поселили в лагере на Лысой горе. Постепенно в этот лагерь были собраны лучшие специалисты, привезенные из других районов. Всего в лагере насчитывалось около 500 человек.
27 апреля 1942 года были расстреляны зарегистрированные и жившие в городе еврейки, находившиеся в браке с русскими, а также дети, рожденные от смешанных браков. Их оказалось около 70.
Лагерь на Лысой горе существовал до июня 1942 года. 15 июня, на рассвете, ремесленников и членов их семей, бывших в лагере, немцы расстреляли из пулеметов. Лагерь закрыли. При этом расстреле вновь у места казни немцы и полицейские отобрали 60 человек, лучших из лучших специалистов: портных, сапожников, монтеров, каменщиков. Они были заключены в тюрьму и работали на личные нужды сотрудников СД и украинской полиции.
Эти последние 60 евреев, оставшиеся в. живых, были расстреляны немцами во время первого наступления Красной Армии на Житомир. При этом расстреле погиб известный всему городу старик Эйельфельд.
Так планово немцы казнили двадцатитысячное население Бердичева, от дряхлых стариков до новорождённых детей.
Пережили оккупацию лишь несколько евреев, десять - пятнадцать человек из двадцати тысяч, застигнутых немцами в Бердичеве. Среди спасшихся упомянутые выше пятнадцатилетний Лева Мильмейстер, десятилетний Хаим Ройтман, и братья Вульф и Михель Пекелис, сыновья бердичевского печника.

* * *

В заключоние приведем несколько слов, взятых из красноармейской газеты «За честь Родины», напечатанной 13 января 1944 года:
«Одной из первых ворвалась в Бердичев рота гвардии старшего лейтенанта Башкатова.
В этой роте служил рядовым Исаак Шпеер, уроженец Бердичева. Он убил трех немцев-автоматчиков, пока дошел до Белопольской улицы. Красноармеец с замиранием сердца оглядывался вокруг. Перед ним лежали развалины с детства знакомой улицы, Вышли на улицу Шевченко. Вот и родительский дом. Целы стены, цела крыша и ставни. Здесь Шпеер узнал от соседа, что немцы убили его отца, мать, сестру, маленьких Борю и Дору.
На Лысой горе еще держались немцы. Утром бойцы по льду перебрались через Гнилопять, пошли на штурм Лысой горы. В первых рядах шел Исаак Шпеер. Он дополз до немецкого пулемета и гранатами убил двух пулеметчиков. Осколком мины Шпееру оторвало ногу, но он остался в строю. Шпеер застрелил еще одного немца и умер, пронзенный разрывной пулей на Лысой горе, где немцы убили его мать. Рядовой Исаак Шпеер похоронен в родном городе на Белопольской улице».